Ольга Величко – психолог из Гродно о своём опыте консультирования людей после событий в Беларуси и о психологической травме поколения.
Думаю, что психологом я стала, как и многие другие, без большого понимания, с чем придется столкнуться. У многих людей приходит разочарование в профессии, романтизм уходит, а приходит понимание, что нужно прикладывать очень много усилий, чтобы чего-то добиться. Вот я стала прикладывать очень много усилий для того, чтобы через 14 лет практики стать более-менее психологом.
Психолог = человек
Как я переживала события в Беларуси? Я отвечу на этот вопрос так. Это то же самое, что спросить у доктора: «Ну, ты же доктор, почему ты гриппом заболел?». Наличие диплома психолога не говорит о том, что психологи на 100% умеют контролировать свои эмоции, обладают всеми инструментами, чтобы не включаться в различные процессы.
Психолог – это такой же человек для самого себя и для своей семьи. Это такое большое ошибочное мнение, что онкологи свято верят и соблюдают все противоонкологические мероприятия, другие врачи никогда не болеют, а психологи всегда умеют контролировать свои эмоции. Я нормальный, живой человек. Как и многие другие беларусы, эмоционально включалась в эти процессы, прибегала к помощи специалистов для того, чтобы выйти из этих состояний.
Я верю в простые законы человеческие, и если у человека болит зуб, он должен идти к стоматологу. Болит горло – к лору. Если болит душа, дорога к психологу. Сам стоматолог себе зуб не вылечит, он ищет другого врача.
Беларусь после 2020 года
По поводу событий в Беларуси 2020. У меня сначала было большое недоумение, что такое можно увидеть в жизни. Много времени на осознание не было, потому что мы делали и прикладывали очень много усилий, чтобы протесты, которые начались в Гродно, привели к изменениям.
Из небольших положительных, позитивных вещей, в которых мы смогли продвинуться после ужасающих событий 2020-го года – люди стали обращаться за психологической помощью. До этого у беларусов отношение к психологам было крайне скептическое, субъективное, недоверчивое, наверное.
Так вот, после событий августа 20-го года сегодня очень много людей обращаются за психологической помощью. Скоро 4 месяца как я работаю с тем, что объясняю людям: обращаться нужно не только взрослым, но и приводить детей.
Дети под угрозой травмы
Взрослые дома обсуждали события, происходившие на улицах, в судах, на Окрестина, в других местах заключения. Часть детей знали, что их родители задержаны, оказались в местах неволи.
Четыре месяца уговоров, рассказываний о том, что самим нужно и важно обращаться за психологической помощью, но ещё важнее, чтобы к психологам привели детей, – это начало приносить плоды. Мы наблюдаем, что родителей, которые приводят своих детей к психологу, стало больше.
На детях это будет отражаться не в первую очередь, но сработает как отдаленное последствие. Через десять лет, я так думаю, мы получим результат того, что детская неустоявшаяся психика была вовлечена в глубокие социально-политические кризисы, которые сегодня происходят в стране.
Чтобы минимизировать последствия нужно детей привести сегодня профилактически на беседу, на консультацию, на диагностику. Не важно, как это называть, просто привести ребенка к психологу, как профилактика зубов. Ты отвел к стоматологу, все хорошо, лечение не нужно, это и есть профилактика. Тоже самое нужно делать и с психологическим здоровьем.
Подростки в зоне риска
Самыми незащищёнными оказались подростки. Те подростки, которых родители были вынуждены вывезти из страны. И подростки, которые сегодня находятся в Беларуси, ходят в школы, где сильно изменилась система воспитательной работы, где привнесены значительные элементы идеологической работы. У детей очень сильно расходятся представления, которые они видят в интернете, с теми реалиями, которые они наблюдают в школе.
В школе дети находятся очень долго: 6-7 часов, это много. Среда, которая создана в школах, требования, которые предъявляются, конечно, отрицательно влияют на мотивацию ребенка к учебе, на мотивацию к познанию чего-то нового.
Условия, которые созданы сегодня в белорусских школах, существенно занижают, снижают авторитет учителя. Для сегодняшних подростков белорусские учителя с той пропагандистской теорией, которую они пробуют навязать, потеряли авторитет, и вернуть этот авторитет будет очень сложно.
Гендерные особенности консультаций
Кто больше обращается за консультацией, мужчины или женщины? Другие психологи говорят, что мужчины почти не приходят, а у меня много мужчин, обратившихся за помощью.
Подходы ведения клиентов мужчин и клиентов женщин, конечно, отличаются. Есть особенности мужской и женской личности, особенности, мужского и женского поведения.
Женщины ассоциируют и преподносят проблему больше с эмоционального подхода, мужчины больше с действий. Настраивать мужчин на то, чтобы глубоко проникать в эмоциональный фон труднее.
Как правило, начинается все с того, что «я устал, у меня депрессия, мне не нравится, как я выгляжу, мне не нравится то, что я вижу, мне не нравятся люди, которые меня окружают, я стал рассеянным, мне тяжело, я не знаю что мне дальше делать».
Возрастные кризисы
Ко мне обращаются люди 35-50 лет. На этих этапах жизненного пути встречается кризис среднего возраста. И у кого-то он был бы позже, если бы не эти события, а у кого-то он до конца может быть и не пройден. Одно на другое наслаивается, и, конечно, когда в консультировании человек выводится на ровный эмоциональный фон после переживаний 2020-2021 годов, тогда начинается пласт «разобраться с кризисом среднего возраста». Оно так в жизни всегда и бывает.
Люди 25-28 лет ещё не дошли до кризиса 30-ти, до той переоценки системы ценностей. Но эти события стали катализатором и спровоцировали то, что люди за короткий период вынуждены прийти к тем системам, на которые у них должно было быть ещё 3, 4, 5 лет.
Это всё равно что пятикласснику, который только начал учить дроби, говорят «давай тригонометрию!».
То есть человек 20-ти лет – это один набор когнитивных, эмоционально-волевых функций. Человек 30-ти – совсем другой набор. Наши переоценки того, как мы живем, происходят каждые 10 лет, мы оцениваем, как прожили эти 10 лет.
События 20-го года и волна репрессий 21-го года, конечно, с большой скоростью подвигает людей к тому, что эти периоды надо переживать под лакмусом депрессивных состояний. Когда добиться правды невозможно, когда мы не верим в правду, не верим в солидарность.
Плюс ещё национальный характер, национальный контекст, то, что белорусы научились критиковать всё и всех. У всех всё хорошее, у нас всё плохое, недооценка того, что мы имеем. Критика ради критики и наслаивание на то, что протест идёт долго, никто ничего не стоит.
Плюс резкие скорости для переосмысления, плюс то, что происходит в Беларуси: очень тяжелая репрессивная машина и ежедневные новости, которые каждый день практически становятся всё ниже и ниже эмоционально.
Поэтому часть людей просто отстраняются, психика человека говорит «Всё, мы больше не можем, читать не хотим, письма писать политзаключенным не хотим, ничего мы не хотим, мы переехали в другую страну, мы хотим тут себе жить».
У кого-то такая версия, некоторые ещё глубже погружаются в депрессивные состояния. Кто-то до сих пор находит силы и ресурсы, чтобы продолжать бороться, чтобы продолжать поддерживать не только политзаключенных, но и тех людей, которые рядом.
Особенности психологической помощи
Чем отличается врач-психолог от врача-терапевта или хирурга? Вот хирург может сказать «через такое-то время наступит выздоровление, ещё через такое-то – полная реабилитация». В истории с ментальным здоровьем терапия может длиться от полугода до года, до двух лет, у некоторых это занимает три года.
Когда начинаешь разворачивать одну проблему, это в итоге приводит к другой проблеме. То есть как в электрике – последовательное соединение. Когда ты идёшь от одного к другому, а оно тянет за собой предыдущие проблемы и неразрешенные проблемы, которые были в жизни.
У меня есть на терапии девушка 25 лет. Её задерживали на маршах трижды. Она подверглась пыткам, избиениям на Окрестина. Недавно смогла уехать в Литву, сейчас проходит терапию со мной. Сколько времени займёт работа – сложно сказать.
Инструмент психолога – разговор и специальные домашние задания. Я верю, что есть только те мысли, которые написаны. То есть, у меня люди ведут дневник, анализируют, возвращаются к своим записям, узнают что-то новое, но основной инструмент психолога – язык. Некоторые используют арт-терапию, другие направления.
Симптомы
Человек приходит с ощущением того, что он больше не может наедине со своими мыслями. То есть, он в эмоциональном состоянии довёл уже не только себя, но и своих близких. Довел через плач, крики, высокие возбуждения. Или, когда человек целую ночь спит, а с утра просыпается как будто не спал. Головные боли, другие соматические состояния.
Тут я хотела бы заострить внимание. Не всегда жалобы человека на его психологическое состояние – следствие душевных страданий. Может быть, что причина этого – соматические заболевания.
Поэтому психологу очень важно. Если он увидит, что есть какие-то жалобы на упадническое настроение, пожалуйста, пускай этот человек сходит к терапевту и сдаст анализы. Пускай этого человека посмотрит врач. Потому что иногда за тяжёлыми эмоциональными состояниями может стоять вопрос работы щитовидной железы, например.
Очень важно уметь ставить под сомнение свои действия и уметь их проверять, уметь работать с другими специалистами. Открыто говорить, что я здесь сомневаюсь, что нужно посоветоваться по какому-то человеку.
Родственники, знакомые, друзья могут обращать внимание на то, что человек стал эмоционально неустойчивым, сильно раздражительным до такого состояния, что его невозможно терпеть.
Человек стал поведенчески настолько странным, что это вызывает опасения. И эти люди извне понимают, что человек нуждается в помощи, но он сам может не признавать что помощь нужна. Он может говорить, что все хорошо, никакой психолог ему не нужен, оставьте меня в покое. Как правило, так и бывает, особенно, на начальных этапах. Человек пробует справиться сам.
Мы планируем в январе семинар о том, как родственникам убедить человека пойти к психологу.
Работа
Никакого воздействия моя работа на меня не оказывает. Как и хирург прооперировал 10 пациентов в день и спокойно ушел домой, так и я работаю.
Ко мне пришли люди, моя задача – оказать им квалифицированную помощь. Если чего-то не знаю, подучу, посоветуюсь с коллегами, сделаю всё возможное, чтобы человек пришел в себя. После того, как работа закончилась, прихожу домой и занимаюсь семейными делами.
Могу открыто сказать: для меня работа со взрослыми людьми на коротких дистанциях травмы и пост-травмы – она новая. Всю жизнь занималась коррекционной работой с тяжелобольными детьми, с детьми которые умирают, и с родителями, которые потеряли своих детей. В этой теме я знала всё и даже больше.
После 2020-го мне пришлось переучиваться, консультироваться с коллегами. Пришлось понять, как много есть того, что нужно выучить, что нам нужно создать в плане оказания психологической помощи. Не только на уровне частных консультаций, но и на уровне национальной системы психологический работы с людьми.
Когда человек чувствует, что у него есть проблемы, надо идти к специалисту. Не надо заниматься самолечением. Специалисты занимаются специализированной помощью. Психологи – те врачи, которые в медицине схожи с гинекологами и стоматологами. Своего врача надо найти. Но лучше потратить время, чтобы найти своего врача, чем заниматься самолечением. Ни к чему хорошему это не приводит. Когда я хочу дома на большое торжество торт, я не берусь его сама делать, я не кондитер. Нужно уметь обращаться к специалистам.
Последствия 2020-2021
К большому сожалению, у нас будет без преувеличения искалеченное поколение детей, которые прошли через страхи того, что их родители вышли и могут не вернуться.
Часть детей были вывезены буквально в том, в чем они есть, и их привезли в новые условия и сказали «Вот, здесь и живи». Большая часть детей находится сегодня в Беларуси в ужаснейших условиях террора. И если спросить у взрослого человека в Беларуси «как дела?», сегодня в моем круге знакомых я слышу только что «трудно, безлюдно на улицах, боимся, не знаем сколько это ещё все продлится».
И это отличие взрослых от детей. Взрослые могут осознать и сказать то, что они осознали. У детей до конца этого навыка нет. Они или посредственно говорят, что они чувствуют и что они видят, но когда ребенок находится в состоянии страха, он закрывается. И он редко может сказать что-то, что он чувствует.
Поэтому даже если взрослые говорят что сегодня в Беларуси они находятся, как минимум, не в безопасности, то в таких же условиях живут дети, как минимум, с ощущением небезопасности.
Нам будет нелегко пройти и выстоять это. Потому что дети этот материал, тот продукт, который останется после нас, и наполняемость этого продукта – это наша ответственность, наша забота. И то, как мы сегодня наполняем наших детей, то, как мы сегодня сами себя наполняем, это, конечно, трудно и печально.
Когда у меня был первый ребенок, и начался кризис трёх лет, то думала: «я просто сойду с ума». Но к четырем годам пришло осознание того, что этот кризис закончится.
Ни один кризис не может длиться вечно. Поэтому я хочу пожелать нам не просто набраться терпения и ждать, пока этот кризис закончится. Я хочу пожелать нам наполнять себя верой, энергией, силами. Верой не просто в чудеса и желания, а верой в тех людей, которые каждый день эти чудеса превращают в жизнь. Чудеса делают люди на земле.
Когда я загадывала Деду Морозу желание, мои родители были для меня этим Дедом Морозом. Сегодня мои дети загадывают желание, и я являюсь Дедом Морозом.
Вырастить себя до осознания того, что среди нас появились те люди, которые сказали, что мы хотим, чтобы эти желания стали реальностью, и каждый день эти люди кропотливо делают свою работу.
Я пожелаю нам верить в людей, а не верить в просто слова, типа чудо, желание, мечты и надежды. За всем этим должны стоять люди.
